– Алена, роль Лейди Торренс играли великие актрисы: и Марецкая, и Касаткина, и Маньяни. И, конечно, их работы совсем не похожи друг на друга. А ваша Лейди прежде всего кто?

– Женщина, забывшая что такое любовь. Внешне – сухая бизнесвумен, хотя в душе у нее бушуют сильные страсти. В ее характере есть все: доброта, желание любить, желание быть любимой – все, что свойственно современной женщине. Это то, что существует всегда. И среди моего окружения масса таких женщин, как она: умные, красивые, талантливые, успешные и в то же время одинокие. Эта пьеса очень грустная, потому что погибают герои. Но все равно она светлая. Между светом и тенью… В ней есть и безысходность и одновременно огромное желание свободы, за которую приходится платить. Человек за все, в принципе, платит. И за возможность любить тоже.

– А почему обратились именно к Уильямсу, ведь про безысходность и свободу писал, например, Чехов?

– Моя любовь к Уильямсу началась еще в институте, когда я сделала самостоятельный отрывок из его пьесы «Лето и дым». С тех пор мечтала сыграть кого-нибудь из его персонажей. То есть на первом месте была симпатия скорее к драматургу, нежели к тематике его произведений. Уильямс сам очень любил Чехова. Но я, стыдно признаться, Чехова люблю меньше. Для меня он более бытовой. А вот американская природа Уильямса мне ближе. Она совершенно с оголенными нервами, в ней свобода сочетается с закрытостью. Я долго ждала Лейди Торренс. Тем более что я не избалована трагическими ролями и хотела бы чаще их играть. 

– А как же роль Катерины Ивановны в спектакле театра «Модернъ»?

– Да, это, безусловно, роль того же ряда и саму постановку я считаю счастливым событием в моей судьбе. Наверное поэтому спектакль мы играем уже семнадцать лет и он пользуется успехом. Действие идет почти четыре часа и все это время моя героиня на сцене, на что уходит много сил, затрат и эмоциональных, и душевных, и физических. Кто-то из моих знакомых, посмотрев спектакль, сказал: «Когда ты выходишь на сцену, возникает ощущение, будто тебе лет 25, а к концу все 80 и ты глубокая старуха» – такой огромный диапазон и перепад состояний. 

– Почему, на ваш взгляд, в Театре сатиры драматические роли – большая редкость?

– В первую очередь, в силу того, что театр у нас специфический. И возможно, мы сами приучили нашего зрителя к комедийным спектаклям. Но мне кажется, настало время возвращать его к серьезной драматургии. Отучать от старой привычки смотреть только смешное. Нельзя чтобы люди приходили в театр исключительно за этим. Можно поставить, допустим, пять комедий и одну серьезную вещь. Дело даже не в комедиях. Есть же комедии Гольдони, Тирсо де Молины, Лопе де Веги, иронические комедии Оскара Уайльда. Должен быть высокий уровень драматургии, высокий уровень режиссуры и постановки. Мне уже незачем играть в пустых комедиях. Но я, к сожалению, не вижу перспектив для себя в том контексте, который выстраивается. И сейчас стою на распутье. Это не значит, будто я желаю бросить свой родной театр, но какие-то шаги в собственном творчестве придется предпринимать, чтобы развиваться дальше. Лично у меня есть масса возможностей реализовываться в других местах, но хочется, чтобы и наш театр не стоял на месте. Нужно держать звание академического театра, но сейчас очень важен коммерческий успех и приходится мириться с обстоятельствами. 

– На ваших глазах Театр сатиры изменился, ведь пришли вы сюда, когда еще были живы Плучек, Папанов, Менглет, Миронов, Мишулин и многие другие. Для вас важны были эти имена?

– Конечно! Но, например, с Анатолием Дмитриевичем я общалась очень мало. Меня сразу напугали, сказав, что он не любит молодежь. А позже оказалось, что это предрассудки. Он просто был крайне требователен и к себе и к окружающим. А к молодежи относился просто прекрасно, но я его слегка побаивалась. О каждом из первачей Театра сатиры говорить можно бесконечно. Например, Георгий Павлович Менглет... Он был обаятельнейшим человеком. Мог рассказывать анекдоты, допустить нецензурное выражение, ущипнуть кого-нибудь, но никто на него не обижался – это же Менглет. Он был очень внимателен, всегда звонил на праздники. И его супруга Нина Николаевна Архипова совершенно прелестная женщина. Это совсем другое поколение людей, прожившее не самую легкую жизнь. От них всегда идет свет. Мы с Верой Кузьминичной Васильевой сейчас сидим в гримерке, где раньше гримировались Георгий Павлович и Нина Николаевна, и у меня на столике стоит их фотография, на которой они вдвоем, а сбоку на шкафу висит афиша его последнего спектакля «Бешеные деньги». Все это я оставила так, как было при Менглете, и никогда в жизни не уберу. К людям того поколения я всегда испытываю щемящее чувство любви. Или, например, мы очень дружили со Спартаком Мишулиным и его женой, жили в одном доме. Он, кстати, и помог мне поселиться в актерском кооперативе «Тишина» на Садовом кольце. Их дочь Карина выросла на моих глазах. Спартак Васильевич очень любил детей и вообще был невероятно добрым человеком. Валя Мишулина, его жена, звонила мне каждый вечер и приглашала зайти на ужин. И мы в те голодные годы ели у них жареную картошку и китайские пельмени, за которыми Спартак Васильевич сам ходил в ресторан «Пекин». Часто на стол подавали курицу и водочку. Спартак выпьет с нами, обсудит все театральные проблемы и уходит спать, а мы с Валей еще полночи сидим и болтаем. Но при этом у меня, конечно же, была еще своя параллельная жизнь, друзья, романы. Это было счастливое время, и я его часто вспоминаю. Такое светлое, такое теплое время. И такое творческое. Спартак Мишулин был абсолютно самобытным актером. Человек-театр. Единственно, что ему иногда не хватало, так это чувство меры. Если он плакал, то плакал два часа. Смеялся или делал этюд на сцене – тоже два часа. Он все превращал в театр. Потрясающий артист. Он пришел в Театр «Модернъ» к Враговой и сыграл там, на мой взгляд, лучшую за последние годы роль – это генерал в «Счастливом событии» Мрожека. Играл просто блистательно. Там проявилась такая глубина, такая мощь Спартака Васильевича. 

– Трудно было начинать в театре, где сплошь небожители? 

– Мягко скажем, нелегко. Первая моя роль, сразу, как только пришла в театр – небольшой эпизод в спектакле «Бремя решения», история про Карибский кризис. Тема очень серьезная. В спектакле были заняты все ведущие актеры: Андрей Миронов – Джон Кеннеди, Юра Васильев – Роберт Кеннеди, Линдона играл Владимир Петрович Ушаков, генерала Макнамару – Спартак Васильевич Мишулин. Играли Александр Ширвиндт, Раиса Этуш, Михаил Державин. А я играла прототип Мэрилин Монро – певичку Джудит Эснер. Позже возникла история с «Тенями» Салтыкова-Щедрина в постановке Миронова. Андрей Александрович, конечно, сильно рискнул, взяв меня, молодую неопытную актрису. Я страшно мучилась, не зная как подойти к роли. А надо было просто играть себя, как я есть, понимая, естественно, что слова написаны Салтыковым-Щедриным. Но поскольку в институте меня эксплуатировали как характерную актрису, играть себя было сложно. И однажды, проведя бессонную ночь, пришла к Андрею Александровичу и спросила: «А может, моя героиня будет прихрамывать?» Он в ужасе посмотрел на меня и сказал: «Вы еще нос наклейте!» Сейчас я понимаю, как бы это сыграла, но тогда отсутствие опыта дало свой результат. Миронов нервничал, обвинял себя в том, что не может доходчиво объяснить мне задачу. А когда мы сдавали спектакль, его очень критиковали, и Андрей Александрович был белого цвета, он сидел, и я понимала, что человек сейчас начнет просто плакать. Он был совершенно убит. Но мы все равно играли спектакль и, наверное, довели бы его до совершенства. Я помню до сих пор финал, там падали двери и на зал ложились огромные тени. Маленькие люди и огромные тени. Это было так эффектно, так интересно и очень современно, но тогда я этого не осознавала. И еще я была увлечена Андреем Александровичем как личностью. Потому что им нельзя было не увлечься, невозможно. Он был трогательным, скромным человеком. В его проявлениях никогда не было пафоса, и как сказали бы сейчас, звездности. Невероятное обаяние человеческое, мужское, внутреннее от него всегда исходило. В нем было что-то такое, что абсолютно отличало его даже от коллег. Своим творчеством, отношением к профессии Андрей Александрович всегда задавал высокую планку, высоченную даже. После смерти Папанова и Миронова театр потерял половину репертуара. Потому что масштабы человеческой и творческой трагедии были настолько огромными, что не хотелось ничего. Но, к счастью, оставались замечательные артисты и, кроме того, Валентин Николаевич Плучек, надо отдать должное его смелости, сделал ставку на молодежь и вывел наше поколение на первый план.

– И теперь ваше поколение уже считается средним, в театр пришли новые артисты…

– Да, но они совсем другие. Молодежь не одержима театром. Как только они начинают сниматься, то тут же пытаются подстроить театр под кино. В наше время такого не было. Изначально, если я шла работать в кино, то предоставляла график спектаклей. Потому что если ты числишься в театре, то это твое основное место работы. Хотя с другой стороны, и молодежь я понимаю, потому что иногда нет материала, за который хотелось бы хвататься. Наша молодость пришлась на довольно любопытное время. Театр был для нас домом. Голодные, в магазинах ни черта не было, кроме картошки, но нам было хорошо. Я жила рядом с театром, и для гостей у меня всегда была открыта дверь. В свою очередь и я была ценным работником для театра – всегда могла выручить, если возникали непредвиденные ситуации. Помню, мне позвонил завтруппой и робко сказал, что не пришла актриса на спектакль «Родненькие мои». А было уже без пяти семь. Я сходу ответила: «Сейчас, бегу». Надела спортивный костюм и без двух минут семь стояла на пороге театра. На что я рассчитывала – не знаю, ведь до тех пор спектакль видела всего один раз. Коллеги говорят: «Ты, главное, весь текст произнеси». Я от страха начала импровизировать: танцевать, курить, тушить в туфле сигарету, придумывать на ходу мизансцены. Выскакиваю за кулисы и учу текст следующей сцены, слава богу, они шли не подряд. В итоге ничего не нарушила, произнесла весь текст, и получился даже образ. Видимо такая была сильнейшая концентрация сил. Но это был форс-мажор, обычно на вводы тратили недели. 

– У вас такой энергичный характер. Видимо, благодаря нему вы не испытываете дефицита ролей. Другая актриса будет плакать и говорить, что для нее нет подходящего материала.

– Просто я не могу себе позволить сидеть и сокрушаться по поводу житейских неурядиц. Потому что на мне лежит ответственность за многих людей, и в первую очередь за маму и ребенка. Конечно, бывают и депрессии, и слезы по ночам, как у всех. Тем более у женщины «среднего» возраста. Но я себя так воспитала, что в нужный момент могу собраться. То ли в силу своих внутренних ощущений, то ли в силу легкости характера. Я бы, например, никогда не построила себе дом, если бы сидела и ждала подарка судьбы. Но я поставила перед собой задачу и выполнила ее, хотя было сложно и пришлось много работать. Можно сказать, что решила этот вопрос ценой собственного здоровья, но теперь получаю удовольствие. И спасибо моим подругам и друзьям, которые мне очень помогли. Я считаю, что для того, чтобы что-то получить, надо сначала во все это вложиться. Нельзя просить подарков у судьбы. Надо стараться повернуть ее в свою сторону.